духовное развитие  духовное развитие      Твоя Йога  

ЧТО БЫ Я НИ ДЕЛАЛ, КОЛИЧЕСТВО ДОБРА В МИРЕ ДОЛЖНО УВЕЛИЧИВАТЬСЯ
Воин, Вадим Руденко

Вадим Руденко

Воин


Жизнь моя, ты откуда идешь и куда?

            Отчего мне мой путь столь неясен и таен?

            Для чего я не ведаю цели труда?

            Почему я влеченьям своим не хозяин?

            Я размеренно двигаюсь — вверх или вниз,

            И своё назначенье исполнить способен,

            Но значенье моё неумелый — эскиз:

            Я подвластен ему, но не подобен.

            Ничего не поняв ни внутри, ни вовне,

            Не пытаюсь достичь понимания даже.

            И не боль и не радость сопутствуют мне.

            Я меняюсь лицом, но изнанка всё та же.

            Кто же есть я о Господи, в этакой мгле?

            Что постигну, мечась в утомительной смуте?

            Для чего я куда-то иду по земле,

            Оставаясь недвижимым в собственной сути?

            Путь мой пусть и бесплоден, — так нужен ли он,

            Если смысл от деяний моих отодвинут?

            Для чего мне сознанье, которое — сон?

            Для чего я в реальность жестокую кинут?..

 

Завтра последний экзамен, а только сегодня узнал об этом новом предмете. Теперь, оказывается, вместо марксистко-ленинской философии история религий. Да, а преподаватели почему-то те же. Атеисты хреновы. Где бы конспекты взять, хоть немного почитать. Хреново быть заочником, да ещё когда при этом служишь в армии. Приезжаешь в родной город всего на один месяц. Так много хочется успеть: познакомиться с хорошенькой девушкой, навестить родственников, погулять. В конце концов, я ведь ещё очень молод.

Сажусь к телефону, листаю свой старый блокнот. Где же взять эти конспекты? Вечные проблемы студентов. Вообще-то жаль, что я заочник. Студенческая вак-ханалия, общаговский бардак, всё это я застаю очень и очень редко. Очники варятся в этом соку постоянно. Эх, счастливые они.

Кому бы позвонить?.. Вот! Ирка! Она в прошлом году уже закончила учёбу, может быть у неё сохранились конспекты. Вообще-то, как-то не очень ей звонить. Было время. Юношеское увлечение. И чего мы только не творили. Но… Уж слишком мы увлеклись, перестарались. Летели дни за днями, складывались в месяцы. Уже была близка годовщина нашего знакомства. Мы наслаждались любовью и сексом. Каждая ночь была полна ласки и страсти настолько, словно мы оба знали о том, что утром нас ждет казнь и всё это в последний раз. Последняя наша ночь, последняя ночь нашей жизни. А потом… потом остался месяц до армии. Интерес-ное время, знаешь, что тебя вот-вот заберут, а когда именно… может завтра, а может через неделю. Живешь каждый день, как последний. И вот за месяц до того, как это со мной случилось, Ирка пристала ко мне с очень серьёзным разго-вором о том, что она будет меня ждать, будет мне верна. А мне, честно говоря, уже надоела к тому времени её навязчивость, усложнение простых вещёй. Да и вообще, мы пресытились всем через меру, и единственным оставшимся чувством была скука. И когда Ирка уж совсем сильно пристала ко мне с разговорами о же-нитьбе, мы с ней поссорились. В моих планах не было обзаводиться семьёй до армии, я не чувствовал себя готовым к этому ответственному шагу. Да и Ирка не отвечала моим требованиям к тому человеку, с которым я пожелал бы разделить свою жизнь. Одним словом, мы поссорились, и оставшийся месяц своей свободы я провел уже без неё. Но не в одиночестве. И вот теперь, несколько лет спустя, я нашел в старом блокноте номер её телефона. Стоит ли ей напоминать о себе?..

Мне нужен конспект!!!

Трубку взяли почти сразу. Это была Ирка.

— Ириш, это ты? Привет, это Вовка.

— А! Сколько лет ты пропадал. Ну, признавайся, что тебе нужно, просто так ты не позвонишь.

— Ир, конспекты по истории религий, экзамен сдать надо.

— Ну, приезжай, адрес-то, надеюсь, ещё помнишь?

Я, признаться, несколько опешил. Никакой злости или обиды. Так просто — “ну приезжай”. Ладно, — еду.

Ай-я-яй. Мне ещё с Ритой надо встретиться. Хорошая девчонка, вчера позна-комились. Я её на сегодня к себе в гости пригласил. Встретить её и поехать с ней к Ирке, а потом ко мне? Нет, сначала с ней ко мне, а потом я один к Ирке.

Время поджимает. Ага, вот она уже стоит, ждёт. Блондинка, твою мать, с чёр-ными бровями. Вчера такая скромная была, а сегодня в таком мини — прохладно же.

Объясняю ей свою проблему с конспектами, опускаю только личность человека, у которого их нужно забрать. Рита несколько разочаровалась, но я ей обещаю, что успеем.

— Что успеем? — ошарашено спрашивает она.

— Ну. Что-нибудь.

Господи, неужели в семнадцать лет все так наивны и глупы. Едет в гости к молодому человеку, надевает мини и ещё такие вопросы задает.

Однако дома Рита освоилась быстро. Когда я предложил ей кофе, ответила, что и от коньяка не откажется.

Пьём. Сначала коньяк, потом кофе с коньяком. Я знаю о ней почти всё. Студентка-первокурсница. Девушка из распавшейся семьи. Живет с мамой и бабушкой. Была серьёзно, как она считает, влюблена. Да возлюбленного за наркоманию посадили. Ну, целовались они, ну трогал он её кое-где, но не везде. А в голове-то у неё такая пустота. Ни тебе каких-то увлечений, ни мыслей. Я её спрашиваю: мечта у тебя есть? А она отвечает, что это ей ни к чему, разве что замуж. А зачем. А не знаю, ну, чтоб как все.

Как все. Она же даже то, что учит, не знает. Зубрит просто фразы, а в смысл не вникает. Вот такие и заканчивают школу с медалью, а потом в институты поступают, только потому, что это престижно и вообще — так надо.

А вот она обо мне почти ничего не знает. Ну, студент какой-то, весёлый такой, знает много всего интересного. А ещё… А больше ничего узнать не смогла. Ладно, сам расскажу.

— Рита, подливаю ей ещё коньяка, — ты знаешь, я спешу за конспектами. А ещё, между прочим, я заочник и в этом городе пролётом. Я прапорщик и служу очень далеко отсюда. Так получается, что после сегодняшнего дня мы больше не сможем с тобой увидеться.

Самому себе признаюсь, что ничего не шевелиться во мне к этой девчонке, я просто хочу её тела. Не буду обманывать её, пускай не строит иллюзий. Это единственный раз и, если она не против, то я буду с ней.

Блин. Всю дорогу у меня только эти единственные разы. Но оно и к лучшему. Как там Есенин говорил, что-то про то, что сердцу милее то, что неповторимо. А зачем повторять то, что интересно только один раз?

— Ну, давай! — поднимаю свою рюмку, — за всё хорошее!

— Жалко, что мы больше не увидимся. Мне так интересно с тобой общаться, можно многому научиться, — отвечает она и чокается со мной.

— Такова судьба военного! — патетически заявляю я, сдерживая смешок.

Мы выпили, и я, поставив рюмку, провел по щеке Риты.

— А ты ко мне приставать не будешь? — начала краснеть девушка.

— Буду.

— А может не надо? — попыталась она отодвинуться.

— Надо, — ответил я и крепко прижал её к себе.

Но, мой ответ, кажется, ничуть не смутил её, и она подчинилась как приказу, но, по-моему, с радостью…

О, Бог ты мой. Прошел уже целый час.

— Конспекты!!! — ору я, вскакивая с постели.

— Уже пора, — разочарованная девушка стала натягивать свою мини.

Ещё час назад была девочкой, а сейчас готова изнасиловать меня ещё и ещё раз, пока не наступит утро. Эх, семнадцать лет. Но, нельзя. Утром экзамен. Меня совершенно не удивляет то, что Рита не спросила, куда мне писать, не предложила своего адреса. Да о чём писать-то? Хорошо, что она поняла — это единственный раз.

Ну, вот, я уже один и еду к Ирке.

Как хочется любви. Боже мой, как хочется любви. Этакой неземной романтической страсти. Ну не могу я полюбить такую Риту, другую Риту, совсем не Риту. У меня нормальное, человеческое желание любви. Но объект моей любви должен быть особым человеком. А тут такая беспросветная серость, пустые глаза, как два туманных призрачных облачка, и ничего в них нет.

Дверь. Звонок. Ирка.

Некоторое время смотрим друг не друга. Мы не виделись почти четыре года.

— Заходи.

Дежурные вопросы, шаблонные ответы, традиционный и не нужный чай.

Ирка изменилась. Была такой скромной и простой, а теперь стерва какая-то. Накрашена, как шлюшка с панели. Где она, интересно, нашла такую тёмно-фиолетовую помаду? Какой-то трупный цвет. Глаза жёлтые, волосы зелёные, ногти черные. А разговоры. Сплошные мальчики, куча абортов. Этим теперь, оказывается, гордятся.

— Что ж тебя так понесло, вышла б замуж за кого-нибудь.

— За кого? Да и зачем, Вовка. Живи проще, двадцатый век кончается.

Ну да. Так в семидесятые говорили. Извращались, как хотели, что в искусстве, что в моде, что между собой. Шестидесятников всё хотели переплюнуть, да не чем было. А век, вот что-то всё никак не кончится.

Зато я вот, оказывается, совсем не изменился. Всё тот же молодой повеса, которого иногда пробивает на умные мысли. Всё тот же спринтер. Прямо Остап Бендер.

— Неужели совсем не изменился?

— Господи, да тот же бегун-беглец, — смеется Ирка, — ты когда-нибудь остановишься, посмотришь мимо чего ты пробегаешь? Почему ты смотришь только вперед, куда-то за горизонт? Разве только звёзды в небе можно заметить, разве нельзя увидеть то, что под ногами?

— Я не бегу. Я просто живу. Я замечаю всё и то, что под ногами, и то, что за горизонтом. Жизнь подкидывает нам много шансов, зачем же упускать их? Я не отказываюсь ни от чего.

Не  отталкиваю то, что приходит, и не удерживаю то, что уходит. Шанс на что-либо даётся только один раз, второго может просто не быть. Я живу. Я не обманываю самого себя. То, что мне нужно и полезно, всегда в радость, а то, что лишнее — в тягость. Так зачем же насиловать себя, делая ненужные вещи. Я ничего не хочу и не жду, ни на что и ни на кого не надеюсь, и благодаря этому получаю то, что мне нужно. Я ни к чему не привязываюсь, поэтому мне нечего терять. Кто может за меня решать, что можно мне делать, а что нет.

Если я принимаю решение что-то сделать, то принимаю и ответственность за свои поступки. И потом у меня уже нет никаких сомнений или сожалений по поводу своих действий. Мы же все умрем. Смерть преследует нас постоянно. Так что же наша жизнь, как не предсмертная агония, не игра, не дуэль с этой милой Старушкой? А по мне вдвойне, я человек военный. Эта дуэль — мой образ жизни, моё развлечение в этой недолгой прогулке, называемой жизнью. А зачем же ещё мы живем, кроме того, чтобы обучаться и развлекаться? И у меня нет времени ни для сомнений, ни для сожалений. Оно у меня есть только для принятия решений и выполнения их, а анализ прошлого нужен далеко не всегда. Я просто иду вперед и почти не оглядываюсь назад. Скучно и глупо делать то, что я уже знаю, как де-лать, что уже было. Единственная вещь, которая идет в счёт — это деланье, действия вместо разговоров. Размышления о правильности своих поступков, которые уже совершены, отрывают от совершения новых. А законы, милая моя, пишут люди. Иногда они ошибаются, из глупости или из зависти. Но ведь некоторые люди стоят выше закона… И вообще, что есть правильно, а что плохо, может знать только Бог. А все эти общественные мнения очень относительны…

 Ну ладно, это лирика. Как там насчет конспектов?

— Конспектов? Уф, погоди, дай дух перевести. Вечно ты наговоришь вот так, что сразу не разберешься. Это ты вообще о чём?

Не говорите умных вещёй глупым людям, будете выглядеть слишком глупо. Кажется, на Ирку это правило не распространяется.

— Так, что спросила, то и ответил. Что, говоришь, конспекты?

— Конспекты? Да у меня их и не осталось. Пойдём к моей подруге, у неё должны быть.

Ага, Ирка обманула меня и просто заманила в ловушку. Ух, баба. Ну и Бог с ней. Посмотрим, что она выиграет.

Идём по улице. Раньше нас здесь преследовало счастье. Звёзды казались ярче, и солнце было жарче и луна светила веселей. Ей Богу, как у Тарковского: “Когда по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке”. Теперь же по пятам за нами бредет ностальгия. Глупо возвращаться в прошлое. Там, где уже нельзя любить, надо просто пройти мимо. А может ещё можно спасти то, что воскресить уже не возможно? А стоит ли? Мне кажется, в данном случае нет. Боже мой, как часто мы не понимаем, что настаёт время уйти. Каждый из нас норовит засидеться на вечеринке допоздна, вместо того, чтобы убраться, когда выпивка на исходе. Почему мы стремимся выжать из мира всё сразу? Деформировать его до бесформенности, вместо того, чтобы нежно прикасаться к нему столько, сколько необходимо. Вот так и эта моя любовь с Иркой. Ярко горела — быстро истлела. Мы были слишком ненасытны, мы слишком спешили.

Ирка берет меня под руку и старается идти как можно ближе, чтобы прижаться хоть частью тела. Я чувствую, как трется её грудь о мой локоть. Чувствую, как она твердеет и набухает. Почему-то сейчас мне это совершенно не интересно.

— Почему ты тогда не женился на мне, ведь я тебе предлагала?

— Ириш, ну где твоя женская гордость? Второй раз делаешь мне предложение. Я не вижу ничего плохого, когда женщина первой заводит разговор о замужестве, но разве я похож на тряпку? Ты, кажется, прекрасно понимаешь, что всё, что нужно сделать и сказать, я сделаю сам.

— А помнишь, как в былые времена? — мечтательно закатывает глаза Ирка.

— Помню, но времена-то те прошли.

Подружки дома не оказалось. Чего и следовало ожидать.

— Ой, Вовка, уже темнеет, давай сходим к моей сестре. Она мне давно обещала магнитофон дать, а я одна поздно боюсь.

— Ну да. Пошли. Черт с тобой, черт с конспектами, с экзаменом, с сессией, с институтом. Да? — пытаюсь воззвать к совести Ирки.

— Да! Ура!!! — радостно кричит Ирка, бросается мне на шею и целует взасос.

Ну, о совести можно больше не вспоминать. Да и правда, ну его всё к чёрту.

Сестра замужем. Есть ребёнок. Муж дома. Если это можно считать домом. Такой же закуток, как комната в студенческой общаге. Шкаф, стоящий поперёк комнаты, создаёт иллюзию, что спальня отделена от прихожей и кухни, хотя всё это одна комната. На полу измочаленная тряпка, видимо это называется ковром. Ребёнок непонятного пола бегает босиком и без штанов. В руках раздолбанный фотоаппарат. Нечёсаные волосы местами уже вообще никогда не удастся расчесать. Мордашка перепачкана чем-то явно очень невкусным. Всю мебель в комнате составляет шкаф. Ещё диван, на котором восседает муж — прямо царь на именинах. Поза очень важная и самодовольная. А вот морда не самодостаточна. Пузо наводит на мысли о беременности — рожать пора. Руки в мазуте, порванная рубашка без пуговиц и без какого бы то ни было цвета, но с прорехами. Обвисшее, протертое трико даёт возможность рассмотреть во всей красе цветастые красно-зелёно-сине-желтые не свежие семейные трусы вровень по коленки, где на трико зияют дыры.

Жена, в отличие от мужа, напоминает не бочонок с мёдом, а скорее прозрачную тень. Протертый бесцветный халат обнажает местами рыхлое, нездоровое тело. Женщина едва ли отметила своё двадцати пятилетие, а выглядит на сорок пять. Очень худа. И без того некрасивое лицо портят мешки под глазами и чёрные зубы.

Зато в углу, видимо на зависть всем соседям, стоит новенький цветной телевизор и  “ВМ-12”, да с десяток видеокассет.

Ах, нищета ты наша совковая. Так устаём на работе, что руки некогда помыть, а дел по дому столько, что зубы почистить времени не хватает.

— Знакомьтесь, — это Вова, — представляет меня Ирка.

— Наташа, — подскакивает ко мне её сестра. Ох, сколько сексуальной озабоченности в этом прыжке. Ах, ну да, муженёк так устаёт на работе, такие бабки заколачивает, что родную жену трахнуть некогда.

— Михаил, — не вставая, представился мужичок. Сколько важности в голосе. Как это он ещё своё отчество не добавил. Дебил.

— Ир, — продолжает он, — я скоро собьюсь: то Саша, то Вася, то Вова, то…

Жена одергивает его.

— Это моя первая любовь, — объясняет Ирка, — мы с ним встречались четыре года назад, ещё до вашей свадьбы. Потом его в армию забрали, там он школу прапорщиков закончил. Вот, сейчас в отпуске.

— А-а-а! — оживился мужичок, — так, раз такая пьянка — режь последний огурец.

Поеживаясь, присаживаюсь на диван. Не судите, да не судимы будете. Это я к завтрашнему экзамену готовлюсь. Я понимаю: молодожёны, без жилья, нищета. Но ребёнок — не могу понять. Мало его просто зачать да родить, а потом кормить и спать укладывать. Его же ещё воспитывать надо, заниматься с ребёнком. А тут всё то же бабушкино — «Було бы сыто, та хай бы ни было войны». Господи, да уж лучше война. Как у Цоя: «Война — дело молодых, лекарство против морщин». Да чтоб вы знали, у нас в армии чистота стерильная. Каждое утро до подъёма встают дневальные и дежурные и вылизывают всю часть. Бордюры по линеечке равняют, асфальт с мылом моют, листики пожелтевшие с деревьев срывают, траву однообразно подстригают. Перегибы конечно, но кто вам мешает полы в собственном доме помыть? Откуда в вас столько лени? Живёте хуже животных только для того, чтобы пахать как ишаки на работе, за деньги, конечно. А дома, для себя, бесплатно, ни-ни…

Как в сказке накрывается стол. В самый раз присвистнуть: импортные ликёры, чёрная икра ложками, ветчина голландская, сосиски германские, а посуда прямо царская.

Ирка здесь частый гость, вьётся, как ласточка над гнездом, всё ей здесь привычно и знакомо. Ну, зайка, погоди, затащила ты меня. То, что Ирка таскает сюда всех своих хахалей, я уже догадался. То, что Михаилу это не нравиться — тоже ясно. Но почему меня так потчуют, что я за важность такая — первая Иркина любовь?

А, ну вот выпили, языки развязались. Михаил заботливо наполняет мою тарелку всякими яствами, хотя для этого ему нужно тянуться через свою жену.

— Угощайся, Вовочка, угощайся. В армии-то так, поди, не кормят? Я-то рядовым был, рядовым и остался. Даже ефрейтора не дали, а очень, понимаешь, очень хотелось, — бормочет он, работая, как экскаватор, ложкой над моей тарелкой.

Мудила ты, — подумал я, — старше меня лет на десять, а пресмыкаешься, как солдафон первогодка зашуганный перед прапорщиком. Мужик называется. Где же твоя важность? Или, думаешь, я тебе в конце ужина лычку пожалую?

Выпили по второй, по третьей. Черт, наградили же меня папа с мамой крепким здоровьем, любуйся теперь трезвый на эту пьяную компашку.

Ирка готова изнасиловать меня прямо здесь, за столом. Уже и ноги на меня закинула. Да, и Наташа туда же, мусолит под скатертью мою коленку. Обхохочешься. А Михаила понесло. Ах, какая важность. Петух на насесте, расхвастался. Под стол бы заглянул. И родственники у него в деревне, и медок поставляют, и зарплата и него большая, и дитё растет, и жена красавица.

Мишка, мишка. Как же ты слаб и самодоволен. И как же ты сильно себя обманываешь. Не хватает тебе твоей зарплаты. Хватало, снял бы квартиру, или хотя бы тут, на пол что-нибудь нормальное постелил. Ребёнок же по холодному полу бегает. А что он у тебя фотоаппаратом играется. Так понятно, что поломанный. Я не о том — палец пришимить или ноги отбить? А игрушку нельзя купить? Зачем он тебе вообще нужен? Чтобы доказать соседям, что ты самец, что ты в состоянии ребёнка зачать? А жена твоя, вон на чужих мужиков кидается. Ты её хоть изредка ласкаешь? Так ты же и жену себе выбрал не по любви, не по сердцу, и даже не по расчету. Удобную. Забитую уродину, чтоб не вякала, да не изменяла. Просто удобный домашний агрегат — стирает, убирает, готовит, иногда можно трахнуть. Дурак ты Миша. Была б у меня такая домохозяйка, швабры, ведра, кастрюли, сковородки — всё бы у неё на голове было за такую работу. Тарелки из шкафа достали, праздничные, а они до конца так и не отмыты от новогоднего соуса.

О-о-о! Так вы с каждой зарплаты икру чёрную покупаете. Строго по расписанию. Я — прапорщик, не так уж много получаю, но покупаю то, что хочу, когда хочу. И вообще хорошо сказано: “Иногда богаче нищий, тот, что не успел скопить”.

Господи! Икру на хлеб намазывать надо, а ты её ложкой. Да что ж ты так сморщился. Миш, так ты ж её терпеть не можешь, зачем тогда покупаешь? Примазаться к интеллигенции, как белые люди, так сказать. Так белые ложками не едят, а в меру её на бутербродики с маслом намазывают. Да и едят только то, что им нравиться, а не то, что престижно. И вообще — уровень благосостояния не говорит об уровне воспитания. Аристократом родиться надо, а ты в глухой деревне вырос. Зачем в город-то приперся? Комбайны строить? А на хрена нам твои комбайны, если они ломаются, а хлеб за кордоном покупаем?

Господи, кем твой сын вырастет, под стол ему, как собаке объедки суёшь. Так это ещё и дочь. Кто тебе вообще разрешал ребёнка рожать. Не делай второго, не надо. Хватить расширять армию бедных и несчастных, глупых и безобразных. Ладно, что некрасивая, так хоть воспитать же надо. Мне уже скоро стыдно будет за свои плечи, осанку и здоровый цвет кожи. Среди подобных вам это ужасные пороки.

Ага, теперь дальше хвастаемся.

Супружеская пара вываливает содержимое шкафа. Ах, какие цветастые детские комбинезончики из Тайваня, какие джинсы для мужа, какое платье для жены. А-я-яй, моль проела, теперь трусики будет видно. Так что ж вы такое дорогое платье купили, что за три года ни разу не надели, некуда? Картошку в нём не будешь копать, а в кино хорошую вещь жалко надевать. Театров для вас не существует? Ах да, это же ниже вашего достоинства. Не можете вы так низко пасть, чтобы эти места посещать. Вместо платья купили бы пару спортивных костюмов, всё одно хоть дома друг перед другом приличнее бы выглядели. А машины у вас случайно нет, чтобы так, между словом, перед гостями похвастаться? Машиной, которая сгнила за несколько лет в гараже, света белого не увидав. Нет? А жаль. Я-то думал вы нищие, а вы жадные, глупые, ленивые, самодовольные и трусливые. А какие у вас развлечения, досуг, в свободное время что делаете? Да какие дела, с работы пришел, и спать, утром встал и на работу. А в выходные отоспаться. Да, свинья тоже так живёт, пока её на сало не зарежут. Да знаю я, что сало ты любишь. Ты сам как сало. Мозгов бы тебе малость. Эх, Миша, как ты глуп, как ты самодоволен, как серьёзен по поводу всей этой чепухи, за которую никто в здравом уме не даст и гроша. Слишком серьёзно ты себя воспринимаешь, слишком важен ты в собственных глазах.

Видик будем смотреть? “Пляжные девочки”? любимая кинушка. Порнуху вместе с ребёнком? А куда ж его денешь?

Нет, пожалуй, хватит, нам пора.

В троллейбусе Ирка прижимается ко мне. В стороне бабушка охает что-то о разврате.

— Ну, чего ты так на них, — лопочет Ирка, — они же простые рабочие, некогда им великими делами заниматься.

— причём здесь простые или не простые рабочие? Какая разница кто, кем и где работает? Человеком надо быть. Просто человеком. И ни какие это не великие дела. Превратили норму жизни в отчаянный героизм.

В троллейбусе кто-то кого-то громко и далеко послал. Через Иркино плечо вижу подростка косой сажени в плечах, ростом под потолок.

— Ходят тут, стоять мешают, — бузил явно подвыпивший юноша, загромождая проход.

— Да что ж ты встал на входе-то, — бормочет запуганный старичок.

Детина прижимает его всем телом. Старичок, размазываясь по стене, молчит. Глаза его испуганно блуждают, ища поддержки.

— Молодой те ещё, жизнь тебя накажет, — осторожно вякает какая-то старушка и тут же старается потеряться в толпе.

А детина, знай себе, кроет всех матом и толкается. Рассматриваю его дебильную рожу, явно не обремененную интеллектом. Почему он чувствует себя королём? Где семья и школа? До чего докатилась эта страна, если каждый дебил, каждая кухарка так просто может получить власть? Ирка, не замечая происходящего вокруг, висит на моей шее, и всё что-то лопочет о каком-то замужестве.

Хочу развлечься. Освободив одну руку от Ирки, отрываю воротник куртки дебила.

— Закрой рот сопля.

— Ты чё, гад, сделал? — возмущается подросток. Ему сложно понять, как это кто-то на пару лет старше, но вдвое меньше ростом, что-то там себе позволяет.

Он ещё долго лепетал: да я, да мне, да у меня, вот мой дядя… однако сник юноша, руками махать перестал. Оставив в покое всех пассажиров, переключился на меня.

— Зачем ты его тронул, — шепчет Ирка, — теперь неприятности будут.

Ну что за позиция страуса? Или как там эта исконно русская поговорка: «моя хата с краю». Не правильно это.

— Развлекаться хочу, — отвечаю я Ирке.

Встав на носочки, дотягиваюсь до лба дебила и даю ему шалобан.

— Урою, падла! — выйдя из себя, завопил подросток. А голосок уже срывается, губки трясутся. Что ж ты такой большой, такой сильный, и такой трусливый? О, однако, за воротник меня схватил.

Ну что ж, ты этого хотел. Короткий удар в солнечное сплетение. Пальцы разжались, тело обмякло. Ну, вот, посиди теперь, повращай своими глазищами. Протрезвел, кажется? Ничего, через минутку другую дышать сможешь.

Ой, бабушки, дедушки, только что боялись этого сопляка, столько гадостей от него наслушались, а теперь я и фашист, я и подлец кобелиной породы — ребёночка обидел.

На остановке Ирка вытаскивает меня из троллейбуса. Правильно поступила. Если я что-то сделал, я это просто сделал, а вот объяснять потом, тем более таким загадочно-противоречивым пенсионерам, я не умею.

У подъезда, под желтой дырой фонаря, Ирка долго уговаривает меня остаться у неё этой ночью. Ну, как я могу, утром же экзамен, да и не хочу я с ней трахаться. В конце концов, Ирка исчезла в темноте своего подъезда, а я поплелся домой.

11:20 вечера, экзамен в девять утра, а в двенадцать самолёт. Ну вот, ещё одна сессия кончилась, ещё один отпуск, а с ним, пожалуй, и лето. Прощай мой родной город, теперь я увижу тебя через полгода. Через полгода увижу нормальные, гражданские лица. Полгода проведу, как монах, за забором своей доблестной ракетной части.

А ну его всё к чёрту.

Один из моих солдат, Цыгвинёв, кажется, написал после своего солдатского отпуска стишок:

            Когда стучит мне дождь в окно,

            И всё не так, как мне хотелось, —

            В душе и в комнате темно, —

            Хочу найти в себе я смелость

            И самому себе сказать,

            Что я не первый год живу на свете,

            Идут года, их не догнать —

            Они летят быстрей, чем ветер.

            А что успел? Чего достиг?

            Кого нашёл за это время?

            Сложил один бездарный стих,

            Иль ухватил коня за стремя?

            Я сладким дымом затянусь

            Своей любимой сигареты,

            Опять живу, не тороплюсь, —

            Закончилось и это лето,

            И пусть я что-то потерял —

            Но ведь нашёл взамен потере.

            И пусть я ложь и зло узнал —

            Зато я крепче в правду верю.

            Пусть было больно, пусть слеза

            Была готова уж сорваться,

            Но счастье видели глаза,

            И научился я смеяться.

 

Молодец солдат! Хорошо сказал.

А над городом опустилась мгла. Царица-ночь легла на мягкие кроны и с какой-то непостижимой высоты следит за нами. Город затих, будто убаюканный колыбельной в мягкой постели. Спи, родной мой город, спи. День кончился, все тревоги, вся суета — всё позади. Фантастический миг. Как будто где-то поют флейты и орган нежную лирическую песню, песню ночи. В прозрачной дымке фонарей, сияющих своим волшебным светом, бреду по чудесной ночной аллее. Город. Родной мой город. Как я люблю тебя. Как мне нужно твоё великолепие. Твои железобетонные джунгли, твои островки зеленой природы. Ночная аллея, как она прекрасна в неверном ночном свете. Я на ней совсем один.

Одиночество. Чувство бескрайнего одиночества. Город засыпает. День позади. День впереди. Не надо, не обижайся на него Вовка. Этот город слишком велик, чтобы заметить тебя, маленького. Не понять ему твоей заброшенности. Да и не один ты такой. Никто не виноват, что в этом большом городе, среди такого количества людей тебе не досталось немножечко тепла. Тепла и ласки. Твоё одиночество — твои проблемы, и никому ты здесь не нужен.

Господи, как мне всё надоело. Который год ищу свою единственную и не нахожу. Попадается всё что-то не то. Одиноким волком вою на луну, и нету той стаи, к которой я мог бы прибиться. И нет той женщины, которую смог бы полюбить. Не могу я любить этих… в моём понятии женщина должна быть Женщиной с большой буквы. А эти… если симпатичная, то глупа; если умная, то уродлива. А чаще и глупа и уродлива, но при этом каждая считает себя и умницей, и красавицей. Пустые глаза, надутые пухлые губы, полный ненависти взгляд. Ходят неровной походкой, испорченной неудобной обувью. Господи, вы только посмотрите на их обувь — изношенная, стоптанная и грязная. Неужели так трудно принять перед сном душ и вымыть свою обувь. Ведь это само собой разумеющиеся вещи. Однако в этой загадочной стране, мало кто это понимает.

Так получилось, что за всю свою жизнь я знал только одну Женщину, мою маму. Она умерла, когда мне было семь лет. С тех пор и живу я — недоласканный, не согретый, не долюбленный, недо… Глупо, конечно, винить всех за то, что они не похожи на мою мать, но они не похожи на Женщину. Все эти девочки хороши только своей молодостью, их хочеться поиметь только за свежесть юного тела. Но что будет с ними через десяток лет. Увянет тело и охватит смертная тоска оттого, что повязан детьми и имуществом с неимоверной уродливой глупостью сосущей из тебя деньги. Хотя… Есть и те, которые следят за собой и в сорок выглядят лучше, чем иные в двадцать.

А идите вы все к черту. У меня есть большой соблазн, остаться однажды в Германии. Я уже стал привыкать к той стране, её обычаям и морали капитализма. Ну, нет уж. Как хотите, а я патриот. Страна не виновата в том, что с ней сотворили, и я всегда буду возвращаться сюда. Я люблю свой город, свою страну. Я здесь родился и вырос.

Паноптикум… Что это?.. Паноптикум перенесён… А! Это Леночка Дьякова на первом курсе написала. Где она сейчас? Куда делась после этого?

            Паноптикум перенесён,

            И транспорант перелицован,

            Но длиться обморочный сон

            В хрустальном, цинковом, свинцовом,

            И дело даже не в Самом,

            Да что-то распаялось в схеме,

            И телевизорным бельмом

            За мной присматривает время:

            — В какие впишешься полки?

            Каким порадуешь коленцем?

            Считай у кассы пятаки,

            Считай пророка отщепенцем,

            Считай по городу ворон,

            Считай на лекции сексотов

            В эпоху пышных похорон,

            В эпоху страшных анекдотов…

Ах, Леночка, как ты была права в далёком 84-ом. Да только, что изменилось в сегодняшнем 89-ом?..

Во тьме пробежала зелёная звезда позднего такси. Навстречу мне идёт девушка. Какого чёрта в полночь такая красавица идёт одна? Но, Бог мой, как грациозна её походка, как завораживающе она переставляет свои ножки, ловко обутые в красивые сияющие полусапожки. Как великолепна её осанка и как со вкусом она одета. Прости меня, Господи, не прав я был, когда клеветал на создания Твои. Ты сотворил их идеальными, это мы их испортили. Это мы приучили их спать с теми, кто тратит на них деньги, это мы отучили их следить за внешностью, позволяя себе ходить небритыми, с отвисающим животом, в неглаженых штанах.

Ох, не могу представить себе мужчину рядом с этой девочкой, достойного её.

Мы поравнялись и прошли мимо друг друга. Я успел рассмотреть освещенные лимонным диском луны глаза этой девочки. На красивом, одухотворенном лице сияли две звёздочки, излучающие поднебесный свет. О, темноглазая, грустящая икона. Сделав по инерции несколько шагов, ошарашенный увиденной красотой, я останавливаюсь. Я хочу кричать на весь засыпающий город СПАСИБО этой девочке, СПАСИБО за то, что она есть на этом свете. Я хочу, чтобы все эти жирные мухи, проснувшись от моего крика, высунулись в свои немытые окна и увидели этот божественный свет в её глазах. Воистину, это та красота, которая способна спасти весь мир.

Ну почему так происходит? Нет ничего проще, чем охмурить девчонку. Но когда навстречу тебе идет идёт твоя судьба, почему-то столбенеешь, и, чуть дыша, проходишь мимо и даже не пытаешься её остановить.

Ошарашенный, стою, как вкопанный, и смотрю вслед удаляющейся судьбе.

Вдруг каблучок девушки застрял между плит аллеи. Словно почуяв мой взгляд, она обернулась. Мне показалось, что в её взгляде была просьба о помощи. Я не заставил себя долго ждать. Подошёл и склонился к её миниатюрной ножке. Черт побери! Как приятно вытаскивать её каблучок. Я, минуту назад поливавший грязью всех женщин, наслаждаюсь оттого, что склонился к ногам незнакомки. Я, перетрахавший почти весь инситут, балдею оттого, что прикоснулся к туфельке — всего-навсего!

Вытащив каблучок, едва сдерживаясь, чтобы не поцеловать его, собираюсь уйти, но, взглянув в глаза девушки, снова каменею.

— Кто ты? — едва владея собой, выдавливаю слова.

— Не знаю, — прошептала она в ответ ангельским голоском. — Не важно. Может быть судьба…

Утром я смотрел, сидя на диване, на обнажённую танцующую девушку. Она танцевала для меня, несмотря на бессонную ночь. Я понял — это действительно моя судьба.

Почти всю ночь мы беседовали на кухне уютной квартиры незнакомки. Она накормила меня вкуснейшим ужином. Я восхищался её умом, а она с великой грациозностью умудрялась, беседуя со мной, готовить и подавать на стол. Так же красиво и естественно она потом убрала. Наша беседа была вершиной мастерства светских манер. Идеально чистый русский язык с красивейшими оборотами. Я тонул в ней, она во мне. Наши души слились. Все Боги, казалось, слетелись в эту кухню. Это был рай, побег в мечту, наваждение бредовых снов. Это был пир, где всё в цветах, где были только мы, любовь и свет. Наши объединившиеся сердца стали на эту ночь центром вселенной, иначе, откуда это звёздное головокружение.

Мы слились физически под утро, когда не сделать этого было уже нельзя. Настолько сильно мы слились духовно, настолько сильно нас тянуло друг к другу. Обоюдоострое желание раствориться друг в друге, стать единым целым.

И вот теперь она танцует для меня. Моя судьба, моя Алёнка. Господи, Создатель, посмотри, какая Женщина. В ней есть всё, о чём может мечтать смертный и бессмертный. Она достойна быть женой Бога. Я не могу назвать эту постель сексодромом. Это ложе Афродиты. Я не могу назвать сексом то, что было у нас. Это была бесконечная поэма экстаза. Господи, сколько чистоты и непорочности в этой любви. Это пир, где сняты все запреты. Да, да, действительно побег в мечту, где есть только она, я и море цветов. Не приснилось ли мне всё это? Нет, эта женщина танцующая, на фоне восходящего солнца, реальна. Как прекрасна её фигура, какие у неё движения. Каждое из них говорит о женственной женщине. Вот этот жест — это женское кокетство, этот — её загадочность, это — её непредсказуемость, а это — интрига… Бог мой, наконец-таки я вижу женщину. Я люблю её. Я не могу не любить её. Это любовь с первого взгляда. Я искал её. Искал и нашёл.

— Алёнка, — я с трудом смог выдавить из себя слова. — Чертовски не хочется тебя перебивать. Ты так божественна. — Язык отказывался говорить и к горлу подкатил ком. — Мне пора… Через час у меня экзамен, а потом я улетаю в другую страну. — Слова падали из меня тяжелыми камнями. — Я прапорщик… я там служу.

Девушка, прекратив танец, прильнула ко мне. Какая вселенская тоска овладела мной.

— Ты вернёшься, — Алёна поцеловала меня. — Я видела тебя вчера во сне, ты искал конспекты. Я знала, что встречу тебя, поэтому и вышла вчера на улицу.

— Иди сюда, — подвела меня девушка к зеркалу, — посмотри, мы созданы друг для друга.

Из зеркала на нас смотрели двое, мужчина и женщина, как Адам и Ева, оба нагие и прекрасные. Мужчина статен и силён, как лев. Женщина стройна и граци-озна, как пантера. Как идеально они подходят друг другу. Но, чёрт побери, это же мы.

— Я мечтал о тебе и искал тебя, поэтому и приснился.

— Иди, тебе пора, — целует меня Алёнка. — Ты вернешься. — Это не вопрос, не надежда. Девочка твёрдо уверена в фатальности своих слов. — Ты вернешься. Ты мой воин, моя судьба.

Я вышел на улицу. Какой прекрасный день, как ярко светит солнце. Мне ещё долго будет мерещиться в его диске силуэт моей танцующей пантеры.

Как прекрасен мир. Какое нежное и доброе утро. Я люблю, и неважно, любим ли. Сегодня я вижу мир таким, каким его задумал и сотворил сам Господь Бог. Всё вокруг прекрасно, всё в моих силах, я хозяин своей жизни, почти маг. Я могу всё, потому что я влюблен.

Подхожу к остановке и тут же подъезжает автобус. Какой-то бомж поднимает окурок из-под колеса. Я протягиваю ему пачку сигарет. Такие удивленные глаза я видел только в фильме ужасов. В автобусе, какой-то мужичок пытается оштрафовать старушку. Та оправдывается, что не успела купить билет. После моей скромной просьбы предъявить удостоверение, мужичок растаял как утренний туман. Мы переглянулись со старушкой.

— Мистика, — сказал я.

— Боже Святый, — прошептала старушка.

Никакой мистики, просто мужичок чересчур проворно выбежал из автобуса.

Какое счастье, что все предыдущие девчонки бросали меня или я их. Женись я тогда на Ирке, не знал бы всех остальных. Не нашел бы свою судьбу, не пришел бы к ней зрелым и подготовленным ко всему, жаждущим собственного ребёнка.

В институт я пришёл без пяти девять. В коридоре стояла девчонка, кажется, из моей группы. Заочник хренов, до сих пор не знаю своих однокурсников. Девчонка что-то читала. На тетрадке было выведено крупными буквами «История религии».

— Дай посмотреть.

— А, Вовка, привет. На, потом отдашь, я побежала.

Странно, она меня знает. Значит, точно однокурсница. Я открыл тетрадку там, где она сама раскрылась — «Религия древнего Востока». Я настолько углубился в чтение, что не сразу услышал, как меня зовут. Когда мою фамилию назвали третий раз, я вернулся из древнего востока в свой родной институт.

В кабинете мне предложили тянуть билет. Кто-то ехидно улыбался. А, это та дамочка, которая прапорщиков не любит. Эх, «Макарова» у меня с собой нет. А вообще хрен с тобой, я тебя прощаю, дура старая.

— Билет № 13, — оглашая тишину аудитории, — «религия древнего востока».

— Ну-ну, зубоскалит ехидная дамочка, протягивая мне листок бумаги. — Идите, готовьтесь.

— Зачем? Религия древнего востока…

Все пятнадцать минут моего доклада дамочка держала вытянутую руку с листочком, разинув рот. Студенты перестали корпеть над своими талмудами и забыли о шпаргалках. Тема оказалась интересная.

— Молодой человек, — обратился ко мне солидный мужчина, — я ни разу не видел вас на своих лекциях, но должен признаться, что вы превзошли не только мои ожидания, но и меня самого.

Вот это да. Надо же, какая самокритика. Знал бы он, что всё сказанное я только что прочитал в первый раз. Дурак ты дядя, на крыльях любви и не такие чудеса творят.

В мою зачётку ставят жирную пятёрку, последнюю в этой сессии. Ехидной дамочке наконец-то удается опустить руку. Для неё ещё долго будет загадкой, как прапорщик, не готовясь, сдаёт все экзамены на “отлично”.

Декан размашисто расписывается в моей зачетке.

— До следующей сессии. Не забывайте, что это уже будут выпускные экзамены.

Ну, вот и всё. Чемодан собран. Сессия сдана. Меня никто не провожает. Присяду по старому русскому обычаю перед дорогой на чемодан — и в родную воинскую часть, гори она…

Глыба металла, именуемая самолётом, бодро пробежала по полосе и взмыла в воздух…

      Какое счастье, что все девчонки бросали меня, а я их…

          Город уменьшился в размерах…

                Какое счастье, что я расставался с ними…

                       Самолёт карабкается всё выше и выше…

Приятная тоска. Хорошо, когда бьют влет. Приятно умереть молодым. Счастье окончить путь на пике, на вершине и не познать паденья. Блаженство бежать по жизни, расставаясь с любимыми, будучи в самых радужных и теплых отношениях. Надеясь на встречу, зная, что расстаёшься навсегда.

Приятная тоска. Сколько сессий я влюблялся и улетал. Никто меня не ждал. Когда я возвращался, находил себе новую девчонку, и всё повторялось сначала. Но сегодня что-то не так. Я не могу назвать эту щемящую тоску приятной. Я не хочу сначала, я хочу дальше. Господи, хоть бы самолёт разбился. Остановите мир, — я хочу сойти…

— Самолёт не может разбиться, ты здесь не один. — Между мной и иллюминатором сидела красивая женщина. Ей было очень много лет, но от неё веяло свежестью, спокойствием, мудростью. И в тоже время каким-то могильным холодом.

— Самолёт не может разбиться, — сказала она. — Этого хочешь только ты, остальные летят зарабатывать деньги и о любви здесь думаешь только ты. Так подумай же, почему раньше, расставаясь с девушками, ты тосковал не так сильно, почему раньше ты не хотел, чтобы самолёт разбился, а просто летел и мечтал о новых приключениях, лишь иногда вспоминая старые.

Ответь сам себе. Подумай ещё, чего ты хочешь больше? Богатство, карьера, погоны на одной чаще весов, любовь и счастье — на другой.

Сказав это, женщина беззвучно вышла. Больше я её не видел, но над сказанным задумался. Алёна сказала, что я её воин, её судьба. Я воин… Я воин не доблестной советской армии, не прапорщик я. Алена имела в виду воина судьбы. Астрального воина судьбы.

Я вспомнил, кто-то сказал: «когда ты не спокоен, повернись налево и спроси совета у своей смерти», — я хлопнул по пустому креслу слева от себя, где совсем недавно сидела моя собеседница. А слова лились в моё сознание: «Невероятное количество мелочей свалится с тебя, если твоя смерть сделает тебе жест, или если ты заметишь её отблеск, или у тебя просто появится чувство, что твой компаньон здесь и ждёт тебя».

Я прошелся по самолету из конца в конец: «Смерть мудрый единственный советчик».

Я успокоился и сел на своё место. Тут же голос моей бывшей попутчицы нежно пропел мне: «Я ещё не коснулась тебя».

Слева по-прежнему было пустое место, а за иллюминатором проплывали глупые и бессмысленные облака.

ЭПИЛОГ

Три дня спустя, командиру одной из воинских частей принесли на подпись рапорт:

Командиру красноармейской,
ордена Ленина,
гвардейской части П/П №…
Слесареву Г.Н.

Рапорт

Прошу вашего ходатайства об увольнении из рядов Советской армии прапорщика Темерницого В.А. за дескридитацию воинского звания.

Вернувшись из отпуска для участия в экзаменационной сессии, прапорщик Темерницкий В.А. устроил пьянку в рабочее время на плацу перед штабом части, после чего исполнял под гитару запрещенные, аморальные песни блатного содержания типа «Бутылочка вина», «Извозчик», «Еврейский квартал» и т.д., т.п., в которых не лестно отзывался о Советской Армии и вышестоящим командовании. В заключение всего тов. Прапорщик осквернил стенд с «Боевым путём части».

Начальник штаба
Столяровский Г.И.

 

В тот же день перед всей частью, построенной на плацу, вывели молодого прапорщика, на плечах которого болтались оторванные погоны.

— Ну, я понимаю, — пытался шутить командир части, — иногда хочется выпить, я сам не против. Ну, так пей же ты дома, под одеялом. Ну, бутылку-другую, — ладно. Но среди бела дня, в рабочее время, даже не спрятавшись?.. Хм, да ещё не в сук, а в палец поставить начальство…

Личный состав почему-то не смеялся, и это очень злило командира.

Прапорщик, чему-то улыбаясь, подставлял ласкающему солнцу своё лицо. Ему было интересно наблюдать за людьми, перед которыми он стоял. Те, кому кроме армии было некуда податься, чувствовали себя оплёванными этим сопляком. Другие же, попавшие сюда по недоразумению или ради квартиры, солидарно улыбались вместе с виновником, радуясь, что хоть кто-то дал оплеуху всем остальным и нашёл способ уволиться.

Спустя год Темерницкого можно было встретить в его родном городе. Он прогуливался вместе со своей любимой женой. В коляске мирно посапывал красивый и здоровый ребёнок, зачатый ночью перед экзаменом в порыве большой любви.


Другие произведения автора

#ВадимРуденко

Город    Вадька-соло    Мотивация    Совок    Детвора    Волшебный пенёк    Воин    Ночь любви    Грехи большого города    Вечеринка    Котенок    За чертой    Дядя Саша    Высший разум    Санта-Барбара    песня одиночества   22

/em



Понравилось! Поделись с друзьями!



-->


www.work-zilla.com





blank468
www.work-zilla.com


Моя Йога
Loading...


Читать на Prime RSS. Prime RSS - Крупнейший каталог блогов, новостных лент и RSS

-->

www.work-zilla.com

Добавить сюда свою ссылку за 50 рублей





LiveRSS: Каталог русскоязычных RSS-каналов

-->

-->

-->




Kwork.ru - услуги фрилансеров по 500 руб.